«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе. Марк ЮргенсмейерЧитать онлайн книгу.
оба этих предположения ложны.
Исходя из этого, я использую термин «террорист» лишь изредка. В моем употреблении это аналог слова «убийца» и относится к кому-либо лишь после того, как человека признали виновным в совершении такого преступления либо в подготовке к нему. И даже в этом случае я обращаюсь к этому термину с осторожностью, поскольку технически какой-либо акт является «терроризмом» только для судей, если говорить о публичном пространстве – для СМИ, и уж точно «в глазах смотрящего». В старой фразе «Кто для одних – террорист, для других – борец за свободу» есть-таки доля истины. Маркировка чего-либо как терроризма является субъективным суждением относительно легитимности определенных актов насилия в той же мере, что и дескриптивным высказыванием на их счет.
Общаясь с воинствующими религиозными активистами и их сторонниками, я отметил, что те редко определяют действия своих группировок как терроризм. Некоторые говорили, что их следует называть скорее борцами, чем террористами. Осужденный за подрывы абортариев лютеранский пастор заявил мне, что не является террористом, потому что насилие само по себе никакого удовольствия ему не приносит. Насилие для него – лишь средство, и поэтому он, по его словам, всего лишь «защищал нерожденных младенцев»[10]. Один из суннитских лидеров в том регионе Ирака, который позже перейдет под контроль ИГИЛ, говорил, что боевики из числа его соратников – это поборники веры. Обе стороны конфликта в Белфасте предпочитали называться «военизированными группами». Лидер сикхских сепаратистов в Индии говорил, что предпочитает термин «борец», а «террористами» теперь величают тех, кого раньше обзывали ведьмами, чтобы оправдать их преследование[11]. В целом с такой позицией согласился и человек, повязанный с сетью «Аль-Каиды», сказав, что слово «террорист» – настолько избитое, что его можно употреблять только со множеством оговорок[12]. Эту позицию поддержал и лидер движения ХАМАС, с которым я беседовал в Газе: теракты «живых бомб» он называл «операциями»[13]. Как и многие другие прибегавшие к насилию активисты, свою группировку он сравнивал с армией, планирующей оборонительные маневры и использующей насилие только в стратегических нуждах. Слова «террорист» или «терроризм» из его уст не прозвучали ни разу.
И это не просто вопрос семантики. Использование слова «террорист» для описания акта насилия зависит то того, считается ли он оправданным. Обращение к этому термину во многом зависит от мировоззрения говорящего: если в целом в мире все спокойно, акты насилия считаются терроризмом; когда же бушует война, акты насилия вполне легитимны. Они могут рассматриваться в качестве упреждающих ударов, оборонительных тактик или же символов того, что мир и вправду затянут в трясину конфликта не на жизнь, а на смерть.
В большинстве рассмотренных в книге случаев для описания этого конфликта используется язык религии.
Интервью с преподобным Майклом Бреем (Боуи, штат Мэриленд, 25 апреля 1996 года).
Интервью с Соханом Сингхом (Мохали, Пенджаб, 3 августа 1996 года).
Интервью с Махмудом Абухалимой (тюрьма строгого режима Ломпок, штат Калифорния, 30 сентября 1997 года).
Интервью с доктором Абдель Азизом Рантиси (Хан-Юнис, Газа, 1 марта 1998 года).