Присвоение пространства. Илья КочергинЧитать онлайн книгу.
здесь, – сказала тетя Катя. – здесь был дом.
Рядом старое кострище, мы развели костер.
Посидели, тетя Катя положила в огонь сливок. Наливали в пиалушку водки, говорили что-то по-бурятски, плескали в пламя, опять говорили. Пригубливали, передавали дальше. Плескали не скупясь – оставлять нельзя, надо допить, а допивать почти все выпало мне, дядя Виталя за рулем, женщины много не выпьют.
Дошла очередь до Любы.
– Так и скажи – здравствуй, дед Игнат, здравствуй, бабушка Бальжуха. Я правнучка ваша Люба. Приехала вот с мужем к вам. Расскажи, как живете, какой сын у вас, где работаешь. Не стесняйся.
Она начала, сказала немного, потом заплакала.
Я тоже как-то неуверенно говорил. На живых дедушку Игната и бабушку Бальжуху еще можно было бы попытаться произвести впечатление, расположить к себе. А тут вроде прямо и ясно нужно говорить – кто такой, что из себя представляю, зачем приехал. Трудно.
Но я рад, что поговорил с предками моей жены. Погостил в доме, которого давно уже нет.
Привязывать тьялама вместе с язулинцами тоже хорошо. Чистые белые ленты на черных мокрых ветках, чистый снег. Альберт и Володя без шапок аккуратно расправляют ленточки, разглаживают.
Я представляю, как все эти язулинские места, вся окружающая тайга, которую Альберт населил для меня людьми, животными и сказочными существами, там и здесь сигналит маленькими белыми ленточками, отражая чьи-то надежды, просьбы, желания, отмечая чье-то присутствие.
Потом приводим с поляны коней, седлаем, болтаем.
Володе Карабашеву было четырнадцать лет, когда я приехал на кордон, он меня помнит. А я хорошо помню его отца, Илью Самсоновича, жившего на пастушьей стоянке на другом берегу Чулышмана. У них в семье было двенадцать детей. Однажды Илья Самсонович сгоряча, когда с вертолета выгружали привезенные для магазина продукты, купил в деревне мешок лаврового листа и привез жене на стоянку. Просто схватил мешок, как хватали все, сунул в сани и сказал, что деньги отдаст продавщице. А потом несколько раз заходил ко мне и достав из кармана рубахи пару листиков спрашивал: «Хорошо?». По-русски он почти не говорил. Я заверял, что хорошо, но мне не нужно, у меня пара пакетиков есть, и мне хватит. «Что за лист такой – даже овцы не едят», жаловался он Абаю.
Обратно мы ехали втроем под снегом и дождиком. Рукава у куртки стали тяжелыми, с носа падали капли. Через Чулышман переправились вброд у того места, где раньше был Солдатский мост. Альберт сказал, что его сожгли какие-то дураки: выкуривали норку, спрятавшуюся от собак между камней в основании моста. Какие именно дураки, он не сказал, он вообще старается не говорить о людях плохо.
– Утром коровы пошли к мосту, потом вернулись. Поехал смотреть – моста нет, одни угольки, – рассказал вкратце Володя, который так и работает на стоянке, где работал его отец.
Брод там плохой, с крупными камнями. Но вода не очень высокая была, мы перебрались нормально.
А потом поехали мимо заставы, как называют здесь заповедницкий кордон. Это и правда старая