Странствующая труппа. Николай ЛейкинЧитать онлайн книгу.
спектакля стоял, как назло, трескучий. В зале некоторые сидели даже в шубах.
– А вы бегали на сцену через окно и потом по снегу?
– Вообразите, милочка, да… но в половине спектакля уж не выдержали и стали переходить, закутавшись в платки, через залу.
Котомцева покачала головой и сказала:
– Ну, мы-то уж терпим все муки, чтоб кусок хлеба себе заработать, а вы-то, люди со средствами, чего себя мучили?
– Охота пуще неволи… – весело дала ответ лесничиха.
Сначала в уборной у дам сидели и стояли только что представленные им два юноши – сын головы и сын кабатчика Подседова, а также и мировой судья Георгий Григорьевич Шилка – мужчина хоть и пожилой, но прилизанный, примазанный, с бакенбардами, подобранными волосок к волоску, и в золотом пенсне на носу. Юноши хоть и просили познакомить их с актрисами, но в присутствии их только молчали и вздыхали, а мировой так и сыпал комплиментами. Вскоре, однако, актрисам нужно было одеваться, и лесничиха, которая играла в водевиле, в конце спектакля увела мужчин из уборной.
Мировой, выйдя из уборной, тотчас же переменил тон.
– Никакого успеха не будут здесь иметь, даю вам слово… – сказал он лесничихе.
– Отчего?
– Помилуйте, какие это актрисы! Говоря между нами, это прачки какие-то.
– Ах, что вы!
– Да конечно же. Я летел сюда заранее, стремился, думал найти элегантных, грациозных женщин, кокетливых, а это, это…
Мировой замялся.
– Судьба их бьет, – проговорила лесничиха. – Летний сезон просидели без ангажемента, прожились, заложились. Они признавались мне. Все костюмы у них заложены. На последние крохи сюда приехали. Бедность, вы сами знаете, принижает, делает робкими.
– Верно. Ну, а публике-то какое до этого дело. Много я имел случаев знакомиться с актрисами, но, признаюсь, таких вижу в первый раз. Неинтересны, совсем неинтересны.
– Полноте вам. Сестра Котомцевой, Левина, прехорошенькая.
– Но ведь это еще почти ребенок. Котомцева – это, очевидно, премьерша их – какая-то кислота. Поднеси к лицу ее кринку свежего молока – скиснется.
– Ах, какой вы зоил!
– Позвольте… Это мое впечатление, а стало быть, будет и впечатление всей публики. Гулина эта самая – какая-то маринованная минога, а Безымянцева – тамбурмажор в юбке. Клянусь чем хотите, вы, милейшая Ольга Сергеевна, убьете их всех вашей красотой.
– Ну-ну-ну… Полноте… – остановила его лесничиха, вся вспыхнув.
– Ma parole d’honneur[1].
Они пришли на сцену. Мужчины уже были одевшись и бродили по сцене. Днепровский, игравший деда Архипа, в белой русской рубахе и в валенках, с седой бородой и в лысом парике, совсем не подходящем для Архипа, смотрел в щелку занавеса на публику и говорил:
– Негусто, негусто в зрительной-то зале.
Котомцев распекал Суслова, значительно уже пьяного, и говорил ему:
– Послушай, как распорядитель товарищества, я положительно запрещаю тебе бегать в публике
Слово чести (