Фаина Раневская. Один день в послевоенной Москве. Екатерина МишаненковаЧитать онлайн книгу.
СССР Н. М. Швернику пришла супружеская пара. Муж – двадцатипятилетний инвалид войны на костылях, жена тоже совсем молодая. Шверника они пришли просить о разрешении на аборт, поскольку случай у них был тяжелый, но к медицинским показаниям никакого отношения не имеющий.
Дело в том, что пара была жената уже три года, но все это время жила раздельно. Вынужденно, разумеется, – им просто негде было жить вместе. Муж ночевал в общежитии при фабрике им. Воровского, где работал, а жена жила вместе с мачехой и ее замужними дочерьми в восемнадцатиметровой комнате. У молодых людей уже был полуторагодовалый сын, которому тоже было негде жить – днем с ним сидела мачеха молодой женщины, за что та ей отдавала почти половину своей зарплаты, а ночью его забирал в общежитие отец, потому что родственники жены запрещали оставлять ребенка у них.
Несмотря на уже имеющегося ребенка и вторую беременность, никаких шансов на получение хоть какого-нибудь жилья у молодой пары не было. Комиссия, обследовавшая их жилищные условия по распоряжению Шверника, это подтвердила и сделала заключение, что супруги действительно нуждаются в помощи. И тогда в порядке исключения им… нет, не дали комнату, а разрешили сделать аборт.
Причем самое печальное в этой истории, наверное, то, что такую «помощь» молодым людям оказали не от черствости. В стране были такие проблемы с жильем, что даже с протекцией Шверника найти хотя бы один свободный квадратный метр было очень сложно.
Жилищный вопрос стоял не просто остро – он был некой огромной, всеобъемлющей проблемой, касающейся практически каждого советского гражданина. И еще больше его обостряло то обстоятельство, что во время войны население очень сильно перемешалось, и практически каждый второй встретил Победу не там, где жил до 1941 года. Кто-то воевал, кого-то угнали в плен, чьи-то дома просто разбомбили, кто-то был эвакуирован в Среднюю Азию, а кого-то отправили вместе с заводами, на которых они работали, в Сибирь или на Урал.
Но война закончилась, и почти все эти люди захотели вернуться домой. Но не тут-то было. Более-менее свободно смогли уехать в родные города разве что эвакуированные в глубь страны частные лица, уехавшие не вместе с предприятиями, а сами по себе. Что же касается рабочих, мобилизованных на работу в военной промышленности, то их просто не отпускали, объясняя это государственной необходимостью.
Наши смежные и одна отдельная узкая комната без двери отапливались высокой круглой металлической печкой-колонкой – из черного гофрированного железа. Запах талого снега и березовых дров, может быть, самый дорогой запах первых московских лет после эвакуации. Раневская очень любила топить со мной эту печку. Обжигаясь, она забрасывала поленья в топку с характерным сопровождением: «С-с-с-раз-с» а потом подолгу смотрела на огонь, говорила о его чудесных превращениях, загадках и красоте. Дрова, сложенные у стенки во дворе, нам приносил любимый дворник Фаины Георгиевны – татарин Абибула, весьма колоритная фигура в колючей щетине и со шрамами на пальцах