Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год. Владимир БроневскийЧитать онлайн книгу.
ясна как день и мы стояли на месте точно так, как будто на берегу. Природа была в совершенном спокойствии, все спали, кроме меня и матроса-итальянца на руле, странным голосом певшего свою национальную песню. Приказав ему как держать и при каком ветре, я завернулся в капот, лег на палубе, проснулся, когда уже рассвело. Требака моя была очень близко берега, так что при легком северном ветре, чтобы войти в канал, трудно было обойти мыс Меледы. Сделав выговор рулевому, который, забыв меня уведомить, решился приблизиться к берегу, я приказал спустить баркас и буксиром скоро вошел в канал. Другая требака, бывшая в том же положении, также на гребле обошла, и вся моя эскадра спокойно плыла вдоль восточного берега Меледо.
Не могу умолчать о добром бокезце Спиридаро, которого дали мне вместо лоцмана с судна, стоявшего с фрегатом в порте Карбони. Он старался показывать себя светским человеком, знал грамоте и, хотя не читал книг, но в Венеции часто посещая театр, декламировал мне Метастазиевы стихи. Я учился тогда итальянскому языку, и он с гордостью толковал мне значение слов. Услужливость его и наблюдение приличий строгой подчиненности утомляли меня, и сколько я ни старался обходиться с ним ласково и без церемонии, он всякое мое слово, стоя всегда по левую руку с почтительным приклонением и в отдалении от меня, принимал за приказания; насилу мог я убедить его, чтоб не целовал моей руки или полы у платья; но от пренизких, весьма смешных поклонов он никак не хотел отказаться. Гаетани, хозяин требаки, когда я уверял его, что он будет отпущен и за провоз груза будет ему заплачено, был спокоен, ласкался ко мне, но не беспокоил излишними учтивостями. С сими людьми я должен был проводить время и, может быть, не скучал бы, если б не был слишком озабочен дурным состоянием всех четырех призов. По причине малых сведений мореплавания моих товарищей, которые кроме компаса, весьма неверного, не имели и карты, недоверчивость бременила меня: я находился беспрестанно на палубе, и если когда от утомления смыкал глаза, то каждую минуту пробуждался и, даже спавши, слышал все, что вокруг меня делали и говорили. Желудок мой также лишен был доброй пищи, но зато имел самую питательную – бобы в лампадном масле с горьким уксусом, черный сухарь и сладкие рожки. Вот какие дорогие блюда, которыми со всей роскошью меня потчевали.
Во весь день слабый ветерок служил нам как нельзя лучше. Вода струилась возле борта, а воздух и море были совершенно покойны. Я сидел на опрокинутой бочке, прикрывавшей вход в каюту, в которой было только места, что две постели, и в веселом расположении разговаривал с Спиридаром, как вдруг ядро пролетело у нас за спиной. Никакой живописец не мог бы выразить удивления наших лиц. Я вскочил, схватил зрительную трубу, осматривал вокруг, матросы глядели один на другого и оставались в том же положении. Другое ядро пролетело над головами, пробило парус. Итальянцы вскрикнули, пали ниц, мои шесть матросов бросились к ружьям и стали заряжать два фальконета. Тогда я увидел маленькую лодку с косыми парусами, которая вышла