«Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры. Всеволод БагноЧитать онлайн книгу.
текста. Отметим в первую очередь уснащение русского текста в духе времени и некрасовской школы перевода избыточными эпитетами предметной и эмоциональной нагрузки (в доспехах боевых, славный Дон Хуан, шлемов дорогих, бряцанья нежного, песен стройной лиры, темный лес, блестящие турниры).
Самый яркий в художественном отношении перевод принадлежит перу И. Эренбурга (1918). Он осуществлен на основе последовательно проведенного принципа «равнозначности впечатления». Впервые воссоздано своеобразие строфы в самой ее сути: укороченные строки несут у испанского поэта особую нагрузку. Они не должны быть простым продолжением предыдущих, как это иногда бывает у Савича, на переводе которого мы остановимся ниже. Метрическое выделение этих строк должно быть оправдано логически. Сличение обоих переводов наглядно демонстрирует различие переводческих, художественных методов. Показательной в этом смысле является уже первая строфа:
Recuerde el alma dormida,
Avive el seso у despierte
Contemplando
Cómo se pasa la vida,
Cómo se viene la muerte
Tan callando:
Cuán presto se va el placer,
Cómo despuės de acordado
Da dolor,
Cómo a nuestro parescer
Cualquira tiempo pasado
Fué mejor.
(Стряхни сон, душа, / Воспрянь, разум, пробудись, / Созерцая, / Как проходит жизнь, / Как приближается смерть, / молча: / Как быстро уходит радость, / Как потом при воспоминании / Доставляет огорчения, / Как в нашем представлении / Все, что осталось в прошлом, / Было лучше всего.)
Переводческое кредо О.Г. Савича, по словам В. Огнева, – «точность. Он исходит из той простой истины, что читатель хочет знать переводимого поэта, и он, переводчик, “умирает в поэте”, которого счел нужным представить читающей публике…»[137]. В переводе Савича, например, невозможно было такое грубое искажение смысла оригинала, какое имеется в самых последних строках «Стансов» в переводе Эренбурга:
Dió el alma a quien se la dió
(El cual la ponga en el cielo
en su gloria),
aunque la vida murió,
Nos dexó harto consuelo
Su memoria.
(Он вернул душу тому, кто ему ее дал / (Кто взял бы ее в рай, / В его блаженство), / И, хотя его жизнь закончена, / Он оставил нам достаточным утешением / Воспоминание.)
Не говоря уже о том, что подвергается сомнению праведность жизни дона Родриго («если она достойна»), для доказательства которой и были, собственно говоря, написаны «Строфы», Эренбургу, видимо, показалось неубедительным введение мотива бессмертия в потомках, в доброй славе[138], и он его «снял», несмотря на то что этот мотив, по всей вероятности, казался убедительным автору. Эренбург, таким образом, действовал в соответствии с принципом, согласно которому, по словам М.А. Волошина, «при переводе следует скрадывать недостатки и шероховатости оригинала, буде такие обнаружатся»[139]. Примером того, как Эренбургу удается создание равнозначного эмоционального воздействия на читателя, которое прежде всего и входило в его планы, может служить перевод строфы XXVI:
¡ Quė amigo de sus amigos!
¡
Переводчик с испанского, или Разговор о Счастье // Савич О.Поэты Испании и Латинской Америки. Избр. переводы. М., 1960. С. 5.
Действительно, мировую славу X. Манрике составил не последний умиротворяющий аккорд, а предыдущие строфы, прежде всего те, в которых о доне Родриго не говорится еще ни слова.
См.: