Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа). Леван БердзенишвилиЧитать онлайн книгу.
но душевно нормальный, подчеркивал особо), повредил «Пьету» Микеланджело в римской базилике святого Петра, и так далее; его бескрайние знания не имели ни начала, ни конца. Наподобие огромной счетной машины он был постоянно включен, считал и считал, не щадя себя. И что главное, в этом счете была точность, однако чему служила эта безошибочная точность, не знал никто. Никто не ведал, почему было важно, что до того или иного события оставалось столько и столько времени, часов, минут или секунд. Хотя что значит, никто не знал – ведь сам Жора-то знал!
Ему были ведомы числа любви, судьбы,
Ему было ведомо, как были сотворены из чисел и связаны
Звезды, море и суша.
Он все числа любил, как своих детей, однако одно цифровое сочетание было предопределено ему судьбой. Это было число «двадцать шесть».
Его первый значительный труд был посвящен развеянию в прах советского мифа о двадцати шести бакинских комиссарах, который на деле оказался чистейшей выдумкой, ложью советской пропаганды, что произвело на тогда совсем молодого, не искушенного мистикой исследователя глубокое и неизгладимое впечатление: во-первых, из двадцати шести бакинских комиссаров расстрелянными оказались двадцать семь, и дальше – среди них лишь девять были комиссарами, собственно бакинцев было двое и т. д. И чем глубже он исследовал миф о двадцати шести бакинских комиссарах, тем чаще повторял: «Шаумян-Джапаридзе-Азизбеков-Фиолетов» (при этом оказалось, что даже лидерство армяно-грузино-азербайджано-русских большевиков было данью интернационализму, а настоящими лидерами были армяно-грузино-русские большевики Шаумян-Джапаридзе-Корганов-Петров), так что он уже не мог избавиться от этого действительно навлекающего беду числа: ему везде мерещилось злосчастное число «двадцать шесть» и его сумрачный заместитель, злосчастное число тринадцать. Ведь номер телефона Хомизури в Ереване начинался с двадцати шести, сумма цифр также составляла двадцать шесть, и, когда ему заменили номер, сумма цифр осталась прежней – 26! Затем еще раз поменяли номер телефона – а сумма цифр не изменилась! «Мистика!» – с искренним волнением говорил Жора. Моему тбилисскому номеру до двадцати шести не хватило единицы! Год ведь состоял из дважды двадцати шести недель! А Леониду Ильичу Брежневу до трижды двадцати шести не хватило трех лет! Короче, как говорят русские, опять двадцать… шесть!
В конце концов любящее Жору общество за проявляемую в нашем лагере особую преданность и верность числу «двадцать шесть» приравняло его к новой числовой постоянной – к одному «хомизури», – которая была отмечена заглавной латинской буквой «Н», а по очень сложному дополнению замечательного политзаключенного, математика-тополога Вадима Анатольевича Янкова, одна седьмая была названа одним «жориком» и была обозначена маленькой латинской буквой «h» (предложение применить латинские буквы исходило от меня). Сложность дополнения Янкова заключалась в том, что в числе «двадцать шесть» он сложил цифры (получил восемь), затем из полученного вычел один (получил семь) и ввел одну седьмую, то есть «жорик».