Потерянный. Семён Борисович ПлоткинЧитать онлайн книгу.
поверхности доски павловскую собачку с фистулой и полукругом вывел любимое изречение профессора Моргании – “И капля слюны точит гранит науки! “ Теперь Бжинский время от времени, поплевав, протирает свое художество. Доктор Антонио порылся в ящиках стола, доставая бумаги и, проглядывая, выкидывал их в мусорное ведро. Он прекрасно понимал, что угнаться за Лоренцо уже поздно. Надо все начинать сначала, а это значит опять создавать живую модель – беременную морскую свинку. О даже улыбнулся, вспомнив, как намучился тогда, выясняя действие лекарств на плод. То свинки помирали от неизвестных причин, то не желали оплодотворяться, то рожали до срока! А бьющиеся пробирки с драгоценной плазмой, а реактивы, иссекающие к середине опыта! Нет, только по наивности молодости можно пережить это!
Доктор Антонио посмотрел на часы – подниматься на отделение еще рано. Он поменял воду Шарло – с годами Бжинский все больше страдал склерозом и иногда делал двадцать раз на дню одно и то же, а иногда забывал самое насущное. Посидел на корточках перед собакой, смотревшей на него печальными понимающими глазами.
–Вот так дружище,– сказал ему,– дурака Шона хочется погладить, потаскать за шкирку, а с тобой хочется поговорить. Но ведь ты ничего не скажешь.
Шарло отвернулся и накрыл глаза лапой.
–Грустная у нас с тобой судьба, – протянул доктор Антонио.
Вздохнув, он выпрямился, хрустнув в суставах (раньше такого не было, и вставал быстрее), но наверх не пошел, а спустился ниже – в мертвецкую.
Прозектор Гринберг приходил на работу рано и уже сидел за столом, накинув на плечи талес.
–А, проходи, садитесь,– обернулся он,– Я только помолюсь. Вы знаете, хорошо начинать день, пообщавшись с умным собеседником. Меня этому отец учил, а я спорил. Злил старика, говорил, что он не искренен, просто ему так удобно жить. Когда отца не стало, осознал, что был не прав. Банально.
Доктор Антонио любил заходить к Гринбергу. С годами хотелось умного и непринужденного общения. Обстановка в мертвецкой располагало к этому. Здесь всегда было стерильно чисто – розовая лысина Гринберга отражалась в зеркальных стеклах шкафов с анатомическими препаратами, светясь в ореоле искр, отскакивающих от оцинкованных столов. Никто никуда не спешил, истерически не звонили телефоны, и санитарка трубно не кричала: “Доктор Антонио, ну где же вы? “ От такого крика даже те, кто не собирался родить могли выкинуть.
По больнице Гринберг пользовался репутаций тронувшегося чудака – ездит на работу на велосипеде, нацепив шлем c козырьком от солнца, а фраза, брошенная на собрании заведующих отделениями по результатам заболеваемости и смертности – “Не знают что, не знают, как, а лечат…“
– Господи!– главный врач суеверно постучал по массивному столу с округленными краями,– Он все видит…
–И все слышит! – оживился прозектор,– У меня есть прямой канал связи, рядом с вытяжкой, только отрой задвижку. Кричать не надо, шепотом акустика лучше.
–Не