Амарок. Или Последняя игра. Александр ГрановскийЧитать онлайн книгу.
с Троцким, деньги отменить.
Это была катастрофа. Пришлось в срочном порядке вводить НЭП, чтобы хоть как-то заработал рынок, а с ним и остальная экономика.
Но есть вещи посильнее денег.
Даже не понял, как в руках оказалась фотография, которую хранил на самом дне тайника. Словно хотел и боялся этой встречи, -встречи со своей юностью, – с Кето.
Маленькая пожелтевшая фотография словно излучала свет и чем больше он в неё всматривался, тем больше закрадывалась мысль, что может, и не было никакого прошлого, а все это сон, как считал его друг Гурджиев. А все люди – это спящие боги, которых надо разбудить, чтобы им подчинилась Вселенная. Тогда каждый сможет совершать чудеса и исполнять желания. Но проснулся всего один бог. Значит, могут быть сны сильнее бога.
2
Тяжелая дубовая панель со скрипом повернулась. Из черного проема дохнуло спертым воздухом подземелья. На секунду замер, прислушиваясь. Нет, скорее всего, показалось.
Он не знал, кто и когда построил этот ход – царь Иван Грозный или еще его бабка, византийская принцесса Софья Палеолог, знал только, что существует, чтобы понадобиться в случае чего. Еще подумал, что потому и понадобится, что существует.
Ибо все связано со всем. Не будь этого хода, и он не включил бы его в свой план. Может даже, не будь хода, и самого бы плана не было. А так, благодаря ходу, а значит, и Ивану Грозному, история повторяется. И человек повторяется.
Иногда ему и в самом деле казалось, что все уже было, и сейчас он просто повторяет одну из прежних своих жизней. Возможно, того же Ивана Грозного или жестокого (но справедливого) Тамерлана (с которым он даже чувствовал мистическую связь).
Истории нужны повелители, чтобы ускорить ход жизни, подтолкнуть колесо истории, которое рано или поздно начинает пробуксовывать. И тогда человечество охватывает темная тоска, как долгой зимой в заброшенной Курейке, на краю Земли.
В сущности, у всех великих много общего.
Меняются только имена.
Что, впрочем, укладывается в диалектический и исторический материализмы (в которые, при желании, можно уложить все).
Даже этот страх – облепляющий страх ночи, когда начинаешь понимать, что все «достижения» такой же тлен, как и сама жизнь.
«Все проходит…». Время не различает ни рабов, ни героев, и начинает закрадываться еще не страх, а некое предощущение страха (которое, порой, сильнее) – страха за будущее. И настоящее. Которое ему уже не принадлежит.
И тогда ход – последняя надежда. Последнее испытание судьбы.
И, как всегда, это до дрожи знакомое, что в темноте кто-то есть. Может быть. Подстерегать… и только ждет момента, чтобы исполнить приговор.
Но секунды шли, растягивались до предельного озноба, а того, главного страха, не было. Он уверен, что распознал бы его сразу.
А вот Распутин распознать не смог. И никакой бог ему не помог. Хотя и повторял на каждом шагу: «По вере вашей