Период первый. Детство. Евгений ОрловЧитать онлайн книгу.
ты на меня не обижайся. Я не хотел. Понимаю, что неправильно про штаны сказал. Просто Толик не понял и обзываться стал, а я рассердился очень. Чтобы он замолчал, кричал на него, не думая. Все смеялись надо мной. Я подумал, что и ты смеялся, – мне не хватало слов и, сглотнув слюну, я лихорадочно думал, что ещё нужно сказать, чтобы он не обижался. Хотелось сказать Федьке, что жалко его и за их бедность, и за штанишки его короткие, что готов был ему свои штаны предложить, но понимал, что не поверит он в такую доброту.
Однако подобревший и даже улыбнувшийся Федька успокоил меня:
– Ну че там. Ты же не сбрехал. Штаны мне и вправду малы. Так осенью мне новые пошьют. Мамка сказала, что поменяют шахтерам картошку на материю и сошьют штаны уже на вырост.
Иногда дети и взрослые не понимают друг друга. Впервые я обратил на это внимание, когда мы играли в колхозной конюшне, где мамка и отец Федьки Ковалева ухаживали за лошадьми. Собрались почти все пацаны и девки нашей ватаги. Сначала мы гладили сквозь загородку молодняк. Маруська заплела в гриве у одной смирной кобылки две косички, уложила их вдоль ушей и повязала ей свой платок. Получилось очень смешно, мы все громко смеялись.
Потом Толик Ковалев подошел к стойлу Куклы, у которой маленький жеребенок сосал сиську, встал на четвереньки и стал бодаться головой точно так, как жеребенок, толкающий вымя кобылы. Затем стал топать руками, словно жеребенок от нетерпения топал своими передними ногами. Мы опять все смеялись. А потом Федька стал потихоньку передразнивать своего отца. Дядя Игнат растер ногу и сильно хромал. Федька ходил сзади, прихрамывал на одну сторону и смешно вилял задницей. Мы хохотали до слез. А взрослые ходили серьезные, даже злые. Наконец Федькина мать не выдержала и накинулась на нас:
– Что у вас тут за веселье? С ничего ржут как ненормальные. И без вас настроения нет, а тут вы ещё донимаете. Сейчас же дуйте отсюда, нечего под ногами путаться!
Мы перестали смеяться и ушли из конюшни. А я все думал, почему нам всё казалось смешным, и было весело, а взрослые не только не смеялись с нами, а ещё и разозлились.
В другой раз я не мог понять, почему родители смеются надо мною. Я часто слышал разговоры о голоде. Люди вспоминали, как тяжело было обходиться без хлеба. Бабушка не раз вспоминала, что её мама умерла от голода, а племянницы и невестка выжили только потому, что ели корни рогоза. Сам я голода не застал, но говорили, что, когда я родился, год был голодный.
Мама и бабушка рассказывали, что в голодный год, когда я ещё только учился ходить, мне довелось объесться манки. С того года я и стал в еде перебирать – не могу терпеть манку: и когда варили её, и даже когда говорили о ней, у меня во рту собиралась слюна, и становилось тошно. Дома у нас тогда еды не было, и дедушка достал где-то пол стакана манной крупы. Молока ради этого мама сумела выпросить на колхозном коровнике. Манку сварили в маленьком чугунке и решили накормить ей в первую очередь меня, как самого маленького.
Кашу остудили и поставили на лавку у стола. Мне дали