Азартные игры. Записки офицера Генштаба. Михаил ВожакинЧитать онлайн книгу.
необычностью.
И был бы счастлив ее соблазнить. Воображение, которое все извращает, добавляло детали. Их становилось все больше. С ними иногда засыпал.
Наутро разве что вспомнишь?
А вот на дежурстве, в полночь, стоило только смежить веки – она.
Тут как тут.
Боже правый, а почему она без одежд?
Любовь в сновидениях, конечно, мираж. Но не миражно ли все, что ты испытываешь наяву? Не по качеству – хотя бы по ощущениям?
Пусть даже и не влюблен. Тогда почему воображение так заботливо вскармливает мои сны?
Глава девятая
Шереметьево – 3
Я согласен с Раевским. Можно сколь угодно тщательно прописывать на холсте листики ясеня, вплоть до жилки, однако полуобнаженная дева все же для глаза приятнее. Для сновидений – особенно.
Именно полуобнаженная.
Для игры воображения, говорил Стас.
– Заметь: перед елкой с медведями люди не тормозят, а вот перед «Данаей» – толпа!
Эстет.
Ему дали полк под Грозным. Писал, что он там, как блоха под хвостом у собаки. «Еще пара лет и нам тут – кранты: правоверные не за “Правдой” в киоски идут, не за тем, что брешут с экрана, а – к мулле. Там для них – правда. Эфиоп, поверь: чтобы этих абреков унять и привести снова в чувство, скоро буду нужен не я, а три дивизии басмачей. Или – новый Ермолов».
В телевизоре – говорящая голова: Юрий Бондарев тарахтел о своем новом романе, рассуждал о высоких материях. Сам себе казался, наверно, и Толстым, и Спинозой.
Глядя на маразматичное личико, почему-то хотелось помечтать о Данае. Или о вечном. Если сидишь на партийном собрании – тем более.
– Перестроиться или погибнуть! – восклицал секретарь Басаргин.
«Прохиндюнчик» – называл его Тюрев.
Плутоватое личико. В глазках – как бы побольше урвать. Насекомое с клейкими лапками. Поздоровался – тут же платочком протри, чтобы не прилипла зараза.
Иной раз на сборище появлялся другой балабол, ублажавший зал обещаниями, поражавший даже циников своим вдохновением – картинами будущих достижений. Соперничество влезавших на трибуну юродивых превратилось в бедствие. Вечером Басаргин уже агитировал заступившую на боевое дежурство смену.
Со словами: «Больше не могу – достал!» Клюев закатывал карие глазки, отдаваясь мечтам – иным сексуально окрашенным иллюстрациям юного коммуниста.
Не тут-то было: Тюрев-то еще не заснул.
– Я вот, товарищ Басаргин, полночи конспектировал речь Горбачева, – говорил он, артистично подражая голосу Лигачева, – потом почитал разъяснения в «Коммунисте», но так и не понял: он-то вот ускорился – и видно куда. А нам-то чего ради?
– Тюрев!
– Да, Лев Леопольдыч: я – Тюрев, лояльнейший коммунист. Но если вы говорите о гласности, тогда поясните: чуть ускорились – и водка куда-то с прилавков пропала. Яйца – тоже. Что, с петухами беда или – с курами? Может, Лев Леопольдыч, кому-то из них подсказать, чтобы тоже ускорились?
– Тюрев!
– Да,