Угли войны. Гарет Л. ПауэллЧитать онлайн книгу.
же, когда на нашу сторону встал и капитан Бентон, лайнер нехотя согласился продлить присутствие в системе, чтобы пройти вблизи Мозга, Перевернутого города и Додекаэдра.
Все пребывали в восторге. Мне, как и большей части человечества, Объекты были знакомы только по многократно растиражированным кадрам. Шанс увидеть своими глазами целых три достопримечательности был из тех, что выпадают раз в жизни, – о таком можно рассказывать внукам. Когда корабль объявил о своем решении, я улыбнулась его покладистости. После семи недель осторожного флирта я наконец позволила соблазнить себя молодому поэту Адаму Леруа, который весь рейс преследовал меня пышной трагической страстью, и теперь хотела насладиться зрелищем таинственных скульптур в обществе юного любовника. Его радость, чистую и детскую, на какую сама уже не способна, я собиралась переложить в стихи, в которых выдала бы за свое его простодушное восхищение чудом.
Адаму исполнилось восемнадцать с половиной. Он еще сохранил подростковую расхлябанную неуклюжесть, но уже носил всезнающую мину презрения к тому, что именовал «скукой обыденного бытия». Он родился и вырос на «Амстердаме» и за свою короткую жизнь повидал много планет – впрочем, большей частью в окно или через лицевой щиток скафандра. Он мало знал жизнь вне безопасного корабля и еще меньше знал женщин. Он очень отличался от знакомых мне мужчин, – думаю, новизна и привлекла меня к нему. Уж наверняка не его поэзия – напыщенная, полная гипербол и ненужного драматизма, лишенная тонкости, которую привнес бы в те же темы более зрелый ум. Не будь рейс таким долгим, я никогда не пустила бы Адама в свою постель.
Даже теперь, нежась в теплой воде, я сомневалась, не сделала ли неловкой ошибки. Он, прежде всего, был намного младше и хотел, чтобы я обучила его всему, что знала о поэзии.
На это хватило бы получаса.
За последние три года я выпустила несколько эпических поэм, весьма неожиданно сорвавших шумные аплодисменты. Шедевров я среди них не находила. И поэтичности не видела. Наоборот, я писала почти клинически ясным языком, а сами стихи – жесткие, нагруженные чувством вины – были не для массового потребителя. Однако простота и безыскусность чем-то зацепили послевоенную публику, дав выход невысказанным чувствам утраты и раскаяния. И вот я в растерянном удивлении слышала, как мои скромные слова восхваляют по всей Общности, объявляя их голосом потерянного поколения.
Задним числом я понимала, что публиковать их не следовало даже в частном порядке. Но откуда мне было знать, что некий друг с самыми лучшими намерениями выложит мои стихи на всесистемный литературный сервер и что эти слова так отзовутся в читателях Общности. Я-то задумывала их как малую личную дань вроде праха покойного, развеянного над океаном культуры. А читатели ни с того ни с сего узрели в моих пересказах старых трудов новые политические надежды и отрицание тех территориальных претензий, что и привели к войне Архипелаго. Я по чистой случайности стала знаковой фигурой, символом возрождения.
А мне хотелось