Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Полен ПарисЧитать онлайн книгу.
вот, когда опять обрел я[149] плоть свою, уже не увидел подле себя ангела, но лишь книгу. Причастившись, дочитал я ее до конца и упрятал в ковчежец, в коем хранил просфоры. Я запер ковчежец сей на ключ и вернулся в свое обиталище, и положил не прикасаться более к книге до свершения пасхальной мессы. Каковы же были скорбь моя и удивление, когда после первой же службы[150], открыв ковчежец, не нашел я в нем книги; а ведь до того часа я даже не отпирал его![151]
И тотчас же глас свыше рек такие слова:
– Что дивного в том, что книги больше нет там, куда ты ее запер? Разве Бог не покинул свою гробницу, не сдвигая с нее камня[152]? Но вот что велит тебе Всевышний: завтра поутру, отслужив мессу и поевши, ступай по тропе, проторенной к проезжей дороге. Та же доведет тебя до дороги к Месту Распри[153], что возле Каменной Плиты[154]. Здесь возьми вправо, и тогда попадешь на тропу, ведущую к перекрестку Восьми Путей, что на равнине Вальстока. Дойдя же до Скорбного родника, где некогда была великая сеча[155], встретишь ты неведомого зверя, коему велено указать тебе путь. И вот, как потеряешь ты его из виду – а будет это в местности, называемой Норгав, – наступит конец твоим поискам[156].
На другой день[157] во исполнение веленного я покинул свое жилище, осенив крестным знамением дверь и перекрестившись сам.
Я миновал Каменную Плиту и достиг Долины мертвых, кою легко узнал, ибо некогда видел там битву двух рыцарей, лучших во всем свете[158]. И вот, пройдя еще галльский лье[159] от того места, я приблизился к перекрестку; предо мною подле источника высился крест, а под крестом тем возлежал зверь, о коем поведал мне ангел. Завидя меня, он поднялся; и чем дольше смотрел я на него, тем менее мог распознать его природу. Глава и шея его, белые, будто только что выпавший снег, были как у агнца, лапы – словно от черной собаки, тело лисье, шерсть и хвост – как у льва. Приметив, что сотворил я знак креста, он немедля встал, направился к перекрестку и пошел по ближней дороге, ведущей направо. Я следовал за ним так близко, как дозволяли возраст мой и немощь; в час Вечерни[160] он покинул торную дорогу и свернул в обширные заросли орешника, по которым шествовал почти до исхода дня. И вот мы устремились в глубокую долину, затененную густым лесом, и очутились перед скитом[161]; на пороге его стоял старец в монашеских одеждах. Завидя меня, сей добрый человек откинул с головы капюшон, преклонил колена и испросил моего благословения.
– Я такой же грешник, как и вы, – отвечал я, – и благословлять не вправе.
Но напрасны были мои речи: он так и не поднялся, покуда не получил благословения. Затем старец ввел меня за руку в скит и настоял, чтобы я разделил его трапезу. Я провел там ночь, и наутро, помолясь, как просил меня тот добрый человек[162], вновь пустился в путь; а за изгородью уже поджидал мой провожатый – чудный зверь. И я все следовал за ним по лесу, пока к полдню мы не очутились в дивных ландах
Весь нижеследующий абзац изложен у Полена Париса в третьем лице. Нам не представилось возможности проверить, следует ли он в этом тексту средневекового оригинала. Чем вызвано такое нарушение стиля, неясно; возможно, это просто ошибка переписчика. В данной публикации мы сочли возможным придерживаться единой манеры изложения от лица рассказчика.
Согласно нашему расчету (см. прим. 1 на стр. 144), вероятнее всего, имеется в виду вечерня Страстной Пятницы.
Дальнейший рассказ, с точки зрения обоснования правомерности включения текста «Святого Грааля» в литургический сборник, представляется нам избыточным. В литературном отношении история «хожения» рассказчика также самодостаточна и объединена с предыдущим, чисто мистическим, сюжетом разве что предметом поиска. Возможное объяснение наличия такой избыточности подсказывает нам сам автор, который, будучи отнюдь не уверен в неуязвимости своей истории, устраивает превентивную полемику с вероятными «завистниками». Следующим шагом при такой позиции неизбежно должно было стать нагромождение новых подробностей для усиления правдоподобия общей картины, что мы и имеем в тексте. Именно этим обстоятельством, как нам кажется, и воспользовался редактор, конструировавший архитектонику бретонского «артуровского» цикла: поскольку по многим внешним признакам жанр «хожения» естественным образом перекликается с рыцарским «приключением», оказалось достаточным сделать несколько характерных вставок, чтобы текст обрел нужную направленность.
Явная неточность. В Евангелиях утверждается, напротив, что надгробная плита гробницы была снята (см.: Мар. 16:4: «И взглянувши видят, что камень отвален»; Лук. 21:2: «Но нашли камень отваленным от гроба»; Иоан. 20:1: «Камень отвален от гроба»), а у Матфея и Никодима даже уточняется, кем (см.: Матф. 28:2: «Ангел Господень, сошедший с небес, приступив отвалил камень от двери гроба и сидел на нем»; Никодим XIII:1: «ангел Божий отвалил камень могильный и сидел на нем»). Более правомерной параллелью представлялись бы, к примеру, известные эпизоды с вызволением апостолов из темницы ангелом Господним (Деян. 5:18–24; 12:3-12) либо аналогичный пассаж с исчезновением из темницы Иосифа в Евангелии Никодима (XII:6).
Вставленная редактором привязка места действия к географии и событиям «артурианы». Перевод в данном случае основан на трактовке понятия «Каменная Плита» (см. прим. 2). По нашему мнению, речь идет об известном эпизоде «распри» рыцарей, не желавших признавать законным королем юного Артура, возле плиты с заколдованным мечом. Возможно также, что имелся в виду сам заколдованный меч, и в таком контексте лексему «la Prise» следовало бы переводить как «<Место взятия> трофея» (т. е., меча).
Фр. «perron» – каменная плита, приподнятая над поверхностью земли. Именно этим словом в романе «Мерлин» бретонского цикла обозначается камень с водруженной на него наковальней, из-под которой претендент на трон Утер-Пендрагона должен был выдернуть меч, чтобы доказать свое право наследования. Возьмем на себя смелость предположить, что редактор вставил сюда упоминание именно об этой плите. Это кажется наиболее вероятным по естественной логике поведения Насьена, который, уйдя в монахи из скорби по погибшим, не должен был переселяться в слишком удаленные места.
Мы полагаем, что это место следует ассоциировать со сражением сторонников и противников Артура в финале эпопеи, в котором пал весь цвет рыцарства артуровского королевства.
П. Парис, тщетно пытавшийся найти упомянутым в абзаце названиям топонимические соответствия, полагал, что в тексте топонимы «искажены». Исходя из ранее высказанных соображений, мы считаем, что это мнение может оказаться справедливо лишь по отношению к Вальстоку и Норгаву. Остальные названия мы относим исключительно к реалиям «артурианы».
В Страстную Субботу; см. прим. 1 на стр. 144.
Как и Скорбный родник, эта аллюзия, видимо, относится к уже упоминавшемуся заключительному эпизоду романов Круглого Стола (см. прим. 3 на стр. 137).
«Une lieuve galesche» (ст. – фр.), по мнению П. Париса, соответствует миле, каковое название «традиционалисты-англичане здраво предпочитают названию «двойной километр»».
18-21 час.
В оригинале «loge» – старинное название небольшого уединенного жилища; во времена Париса это слово еще употреблялось среди дровосеков и лесников. Хотя название «скит» и носит отчетливо православную окраску, оно почти идеально соответствует контексту, в связи с чем и было использовано в переводе.
Согласно нашему расчету (см. прим. 1 на стр. 144), ночевка в ските приходится как раз на канун Пасхи, что не нашло отражения в тексте. Возможно, это место подверглось редакторскому сокращению. Трудно предположить, что рассказчик, ранее скрупулезно упоминавший чуть ли не каждую мессу, не только забывает отстоять службу в день главного христианского праздника, но и молится лишь потому, что его «просил» хозяин скита!