Однажды в России. Унесенные шквалом 90-х. Анатолий СалуцкийЧитать онлайн книгу.
Но два года назад умерла горячо любимая жена, и он запил, но не усердно. Рассказывал:
– Это извинительно. А что остаётся? Нет моей Наташеньки, и жизнь кончилась. Тургенев как писал? Тяжела одинокая старость. Себя не обманешь, а людей-то насмешишь. Раньше за каждый день цеплялся, а теперь зачем? Счастье ушло, чего мне здоровье беречь? Врачей звать – одна потеха. Как будет, так будет, пока в гроб не заколотят. Неподалёку Васильич живёт, человек простого звания. Я ему: как жизнь? А он мне по Некрасову: пенсию давать не велено, сердце насквозь не прострелено. И откуда знает?.. Ну, я ему десяточку, он бутылочку и принесёт. Посидим, за жизнь поговорим, никаких тебе злободневностей. Настроение весёлого цвета. Душа в спокойствии ждёт тризны, уже недалёкой. Достоевский как писал? На Руси пьяные – это добрые люди, а добрые – они пьяные.
«Возраст ой-ой-ой, а не слишком изношен, не руина. Говорит быстро, внятно. Протезы в норме», – отметил для себя Никанорыч, который в ту пору маялся с зубами. А старичок продолжал:
– Вы Мечникова читали? Физиолога? Он писал, что на Востоке старики, когда настаёт охлаждение лет, уходят умирать в пустыню. Садятся на камушек, не едят, не пьют, и потихоньку сознание меркнет. Легко, безболезненно.
Никанорыч вспомнил тот интересный разговор, подумал: двадцать лет минуло, теперь и я к пределу подбираюсь, не зябко ли душе, есть ли в ней покой? Заслужил ли старость светлу? В девяносто два года запил! Ну и ну!
Но потом Саша рассказал кое-что о ценовом торге. Внучка-то недавно замуж вышла и дом продавать не хочет, да он – картинный красавец! – настаивает, торопит. Запрашивал много, но много и сбавил, видать, деньги любит. Дом не его, а деньгам – он хозяин. Саше он не показался, мутноватый мужик. И Никанорыч словно в чужую судьбу заглянул: понятно теперь, чего старичок запил. Внучка к себе его заберёт, а с зятем душе тесно станет. Лучше бы не дожить до горьких дней. Да и зачем доживать? Впереди, до погребального салюта, радостей не предвидится.
Но дом Саша всё-таки подновил. А когда в посёлке дали газ, избавился от печного отопления. Теперь здесь беззаботно. Саша с Ксенией зимой только по выходным прибывают, отсюда на работу не наездишься. А Никанорычу повезло.
Он снова опустился в кресло и опять пустился в воспоминания, осмысляя свою долгую жизнь, прожитую в ладу с совестью, – потому и долгую. Никогда не думал не гадал, что до мафусаиловых лет дотянет. Да ведь известно: чего не ждёшь, то и сбудется. Да-а, Новый год всегда память тревожит, былые печали и радости будит. Рубеж!
Лет десять назад – да, десять, как раз под его восьмидесятилетний юбилей – сгорел Зоин дом. Не дача, как у нас, а именно дом, с пропиской. А года за три до этого у неё муж умер, внезапно. Ну как умер? Лёг на операцию по язве желудка, и его, считай, зарезали. Зое потом отписали, что открылось внутреннее кровотечение. Да кто их, этих хирургов косолапых, знает? Никанорыч, хотя неверующий, вспомнив о горькой Зоиной доле, перекрестился: в жизни под нож не ложился. Подумал: «дай, Господь, до конца