Завораш. Александр ГалиновскийЧитать онлайн книгу.
и посмотрел прямо на него. Губы Завии растянулись в улыбке. Наверняка он думал, что брат зашел проведать его, и обрадовался… Но затем что-то изменилось. Возможно, он прочел выражение лица Энсадума…
Боль исказила черты Завии. По его телу пробежала судорога, глаза закатились, на губах выступила пена. Ноги мелко застучали по полу, пальцы вцепились в мягкий материал кресла.
В следующее мгновение чьи-то руки оттолкнули Энсадума от двери, и в комнату вбежала мать. Обхватив голову брата руками, она заставила его откинуться в кресле и держала, пока судороги не стали утихать. Попутно она отдавала распоряжения слугам: принести воду и чистые полотенца, разжечь в камине огонь. Энсадума оттеснили вглубь коридора, откуда он все еще мог обозревать краешек комнаты. Последнее, что он видел,– это мать, баюкающая брата на коленях…
Завия умер несколько дней спустя. Энсадум спрятался вверху лестницы и наблюдал, как комнату брата поочередно покидают слуги, доктор, ночная сиделка. Последней вышла мать. Минуту она неподвижно стояла у двери, будто не зная, куда идти дальше, а затем поднесла руку ко рту. До слуха Энсадума донесся едва слышный всхлип.
В тот же вечер на их пороге появился практик. Сидя двумя пролетами выше, Энсадум наблюдал, как тот поднимается по ступеням. Снаружи шел дождь, и насквозь промокший плащ гостя волочился по полу, оставляя на досках хорошо заметный след… Словно полз слизняк. В руках у практика был потертый саквояж.
Неудивительно, что в жизни практик не был похож на тот образ, что так упорно рисовало мальчишеское воображение. Когда Энсадум думал об этом, ему почему-то представлялся долговязый старик в потрепанном котелке и с лицом таким морщинистым, что оно напоминало гнилое яблоко. Его глаза наверняка скрыты линзами темных очков. На руках перчатки: они могут скрывать обезображенную язвами кожу, ожоги или нанесенные самому себе порезы…
В воображении мальчика практик всегда был вооружен иголкой и ниткой. Игла была изогнутой, точно рыболовный крючок. Энсадум почти видел, как, прищурившись из-за линз своих темных очков, практик продевает в иголочное ушко нитку. Как будто, подобно персонажу одной сказки, желает пришить к телу мертвеца его давно отлетевшую душу. Что, конечно же, невозможно, ведь всем известно: души умерших подобны упорхнувшим из клетки птицам – они никогда не возвращаются.
В тот вечер мать так и не покинула своей комнаты. Старый слуга был единственным, кто входил в покои брата, и то лишь затем, чтобы забрать кое-какие вещи.
В доме воцарилась странная тишина, в которой отчетливо слышались доносящиеся из комнаты брата звуки: шорох одежды, звук зажигаемой спички, щелчки застежек и главное – тонкий и мелодичный, почти музыкальный, перезвон стали. Заработал насос. Энсадум прислушивался к его тихому гулу, пока тот не сменился другим характерным звуком, словно кто-то тянул остатки жидкости через соломинку.
Энсадум зажал уши руками, но этого оказалось недостаточно, и тогда он зажмурился…