Песни жаворонка. Вечерняя. Алексей ИсаевЧитать онлайн книгу.
Потом я пытался повторить, но гвозди уворачивались, гнулись… Со временем, и я научился их укрощать по-отцовски, поэтому, когда что-нибудь мастерю, чувствую его незримое присутствие.
Был он среднего роста, крепок, брюнет с волнистыми волосами. Во время работы, или неспешно разговаривая, он всегда подкашливал: кхе – кхе… «Ну, скажем, зачем отчитываться за гехтары мягкой пахоты? Перепахать сдуру можно все и засеять не трудно. А сможешь ли ты хлеб убрать полностью, не оставить под снех? Все знают, что не успеваем, но всё равно сеем, деньги тратим, а хлеб мышам достается. За собранное зерно надо хвалить. А то придумали – гехтары мягкой пахоты! Пропаханда одна… Кхе – кхе»…
Врезалась в память эта сценка разговора отца с Толей, когда тот вернулся с уборочной, уже под 7 Ноября. «Снега навалило по колено, мороз, – рассказывал он, – трактор буксует, хедер забивается снегом, а жатву прекратить нельзя: приказали объехать поле по контуру и крест—накрест, только тогда поле будет считаться убранным». До самого университета я не знал суть слова «пропаганда», отец же небрежно пользовался им, имея за душой один – единственный класс ЦПШ – церковноприходской школы.
Вспоминаю, как завороженно наблюдал я, как он шил сапоги, словно этим делом занимался всю жизнь. Мне доверял изготовление деревянных шпилек для крепления подошв. Из сухого осинового полена он отпиливал кругляш высотой сантиметра полтора. От меня требовалось заготовку расщепить ножом на пластинки толщиной со спичку, из них наколоть шпильки—гвоздики и каждую заострить. Сапожный нож, острый, как бритва, оставил немало меток на моих пальцах. «До свадьбы заживет! – успокаивал отец. – Кхе – кхе»…
Под окнами была канава, из нее выбрали землю на завалинку. Прошли осенние дожди и наполнили ее до краев. В новых сапогах я вышел на улицу. К сожалению, никого из ребят не нашлось, кто бы мог полюбоваться моей обновкой. Подошел к канавке, опустил сапог, пробуя, не промокнет ли. И тут увидел, что мама с улыбкой наблюдает за мной из окна. От ее взгляда я потерял равновесие и обеими ногами плюхнулся в воду. Набрал полные сапоги.
– Обновил? – спросила она. Я не знал, что сказать, мне было стыдно за оплошность. – Снимай и штаны, садись к печке, сушись. – Хорошие сапожки, не промокли? – допытывалась мама, ей было радостно, что отец справился с непростым делом, а главное, что я теперь обут.
– Нисколько, – радовался я. До сих пор не было у меня новых сапог, всегда обноски донашивал.
Увы, радоваться пришлось недолго, в ночь на 1 мая отец умер. Потянулась серая сиротская полоса. Сапоги износил, потом в школу ходил босиком. В сельмаге даже тапочек не было. Будь отец жив, он еще лучше бы сшил, чем те, первые. Да, мама – золотой человек, но отца мне не хватало, не вообще отца, а именно моего. Его, как и маму, я любил молча.
Родился он в сентябре 1906 года, в один год и месяц с мамой. Женили их родители на скорую руку – встретились отцы, выпили и подумали: почему бы не породниться!
Молодоженам только—только исполнилось по шестнадцати, толком не знали,