Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе. Александр СтыкалинЧитать онлайн книгу.
не сомневались, как правило, и западные левые. Мать известного русского писателя Виктора Ерофеева Галина Ерофеева – в 1958 году жена советского дипломата, работавшего в Париже – вспоминает в своих мемуарах, как крупнейший французский поэт-коммунист Луи Арагон, прочитав в «Юманите» сообщение о судебном приговоре, прибежал в советское посольство возмущенный до глубины души: «неужели у вас не хватило бы чечевичной похлебки, чтобы прокормить Надя до конца его дней?!», – гневно вопрошал он принявшего его атташе по культуре[126]. Инерция такого подхода живет по сей день – достаточно взять в руки нашумевшую биографию Н. С. Хрущева, принадлежащую перу американского историка У. Таубмана и опубликованную в русском переводе в 2005 году[127]. Между тем эта версия никогда не находила подтверждения в источниках.
Сегодняшний уровень разработки проблемы, в первую очередь в работах Яноша Райнера и Золтана Риппа, дает основания утверждать: позиция Москвы в деле И. Надя не была столь однозначной, как это принято думать, меняясь с течением времени и находясь к тому же в тесной зависимости от состояния советско-югославских отношений. В начале 1957 года в Кремле демонстрировали довольно жесткий подход, призывая Кадара усилить репрессии. Начало судебного расследования по делу И. Надя было одобрено советской стороной, каждый новый шаг в этом деле согласовывался между Москвой и Будапештом. Вместе с тем после разгрома в июне 1957 года внутрипартийной оппозиции Маленкова – Кагановича – Молотова Хрущев значительно укрепил свои позиции в руководстве КПСС, что избавляло его от прежней необходимости и дальше демонстрировать предельную жесткость в венгерском вопросе, дабы нейтрализовать возможные обвинения своих оппонентов в нерешительности и непоследовательности, ведущих к сдаче позиций СССР.
Гораздо более, чем мнение внутри собственной партии, Хрущева теперь заботил международный отклик на свои действия, и суд дважды откладывался по инициативе Москвы – именно по тем соображениям, что международная обстановка была не совсем благоприятной для его проведения. Для того чтобы продемонстрировать всему миру мощь СССР, вполне хватало теперь спутника, запуск которого в начале октября стал главной мировой сенсацией 1957 года (Хрущев стал человеком года по версии журнала «Тайм», сменив в этой роли собирательный образ венгерского «борца за свободу»). Проведение на этом фоне суда над Имре Надем, напротив, могло подпортить имидж «страны Советов» в глазах тех, кто, восторгаясь техническими достижениями СССР, в той или иной мере был склонен распространить свои симпатии и на ее политическую, экономическую систему. Еще важнее, пожалуй, было то, что этот суд мог охладить решимость югославов к сближению с советским лагерем, причем в самый канун международного совещания компартий, намеченного на ноябрь 1957 года[128].
Впрочем, опасения отпугнуть югославов были напрасными, или точнее: перенос процесса не мог повлиять на позицию Союза коммунистов Югославии
При этом необходимо, конечно, иметь в виду, что, находясь в серьезной внешнеполитической изоляции, режим Кадара, как и Москва, отнюдь не был заинтересован в обострении отношений с югославами, тем более что Тито и его команда своим сопротивлением сталинскому диктату в 1948–1953 годах снискали немалое уважение на международной арене. А потому югославские связи группы И. Надя не хотели выпячивать в обвинительном заключении. Однако на случай, если югославские руководители выступят с протестом по поводу осуждения Имре Надя (вопреки договоренности не привлекать его к судебной ответственности), наготове был собранный против них компромат. Был подготовлен проект ноты в адрес правительства ФНРЮ, не только якобы незаконно предоставившего И. Надю и его группе убежище в своем будапештском посольстве (на самом деле неформальные брионские соглашения между Н. С. Хрущевым и И. Броз Тито, заключенные в ночь со 2 на 3 ноября 1956 года, допускали это – правда, только в случае, если Надь добровольно уступит власть Кадару), но и давшего им возможность вести, находясь в посольстве, подрывную деятельность против правительства Кадара (что вообще было полным вымыслом).