Две стороны одной медали. Максим ТраньковЧитать онлайн книгу.
Ромул и Рем – основатели Рима. Звучало гордо. Зимой он катал меня на санках, на маленьких лыжах. Летом мы гоняли наперегонки. Рем меня защищал, считая младше себя. Собаку приходилось крепко держать на любое «привет» на улице – он каждого воспринимал как угрозу мне.
Рем умер, когда я был в Питере. Мне не говорили об этом, и я понял, что что-то случилось, когда приехал к родителям и увидел железную дверь. Ее упорно не ставили, так как в доме есть собака, которая всех охраняет. От железной двери у меня сжалось сердце – без слов стало все понятно. Я не разговаривал ни с кем из семьи 3 дня, для меня это была потеря друга. И то, что мне не сказали о его смерти, я воспринимал как предательство.
Я сейчас, когда вспоминаю свое детство, понимаю, что это был другой мир. Не только по сравнению с сегодняшним. Даже тогда в Москве и Питере дети уже знали какую-то другую жизнь. У нас же не было ничего. Сникерсы и те как мечта. Жвачку турецкую у спекулянтов выманивали и жевали неделями. Стояли в очереди за едой по талонам. Мама шла утром в детский сад на работу и записывалась по времени, чтобы после смены забрать продукты. И, слава богу, что я хоть мог поесть у нее в саду иногда перед тренировкой, там все-таки было обеспечение.
Для меня какие-то обычные вещи были экзотикой. Однажды нас вывезли на показательные выступления во Францию. Для моих родителей это были бешеные деньги. Чуть-чуть дали с собой, и я в первый же день все потратил. Причем не на жвачки и конфеты, как другие. Я зашел в какой-то супермаркет – чуть ли не «Ашан» – и обалдел от изобилия, набрал тут же вещей: мяч футбольный дерматиновый, флисовую кофту и коробку ручек – я ими потом еще лет 10 писал. И все – деньги закончились. Я был счастлив. Мне казалось, что обычный простой отель чуть ли не в деревне – рай. А когда нас отвезли в Диснейленд, то это стало настоящим приключением. Я фотографировался с Тигрой – моим любимым диснеевским персонажем – и сходил с ума от счастья. Потом с ребятами зашли в сувенирный магазин, и это был какой-то праздник – такого изобилия мы никогда не видели, но вот денег уже ни на что не было. Ребята подбили меня снять пищалки и стырить, что плохо лежало. Конечно, мы попались и оказались в полиции. Нам влепили штраф, так что родители еще года два отдавали деньги за тот выезд. Мы же детьми не осознавали, что творим – бедные были, голодранцы.
Одежду я донашивал за братом. Помню, Павел Воля сказал что-то вроде: «Единственный кутюрье, которого мы знали, – это старший брат». Шила нам и вязала моя мама, потому что одежды тоже не было. А если что-то было, то не было денег. Кстати, вот тогда в детстве я возненавидел вязаные вещи: колется, чешется, мешает. Кажется, я передал эту нелюбовь дочери – она тоже не любит вязаное, сразу начинает пищать.
Мы все так жили по большому счету. Правда, когда я подрос, у нас уже хотя бы не дрались район на район, как делало старшее поколение. Но мелкими мы бегали смотреть на потасовки. На старом кладбище, которое уходило до лога, стояли трамплины – зимой мы катались там на санках, прыгали лыжники: как я не попал туда в секцию, не понимаю