Год в Провансе. Питер МейлЧитать онлайн книгу.

      Январь

      Тот Новый год начался для нас с ланча. Традиционное празднование с его ночным обжорством, слегка натужным оптимизмом и обреченными на провал планами всегда казалось нам сомнительным поводом для веселья. Поэтому, услышав, что первого января в соседнем городке Лакост владелец ресторана «Ле-Симьян» предлагает своим постоянным клиенткам праздничный ланч из шести блюд, сопровождаемых розовым шампанским, мы сразу же решили, что такое событие послужит отличным началом для грядущих двенадцати месяцев.

      Мы приехали к половине первого, и небольшой ресторанчик со сложенными из камня стенами был уже полон. С первого взгляда делалось ясно, что наполнить некоторые из присутствующих здесь желудков – задача непростая. Многие гости, прибывшие целыми семьями, радовали глаз приятной embonpoint[1] – очевидное следствие той излюбленной французами традиции, что заставляет их ежедневно проводить два или три часа за столом, не отрывая взгляда от тарелки и почти не отвлекаясь на посторонние разговоры. Владелец ресторана, тоже весьма крупный мужчина, тем не менее в совершенстве овладевший искусством порхания вокруг столиков, по случаю праздника надел бархатный смокинг и бабочку. Его напомаженные усы дрожали от энтузиазма, когда он оперным речитативом представлял меню: фуа-гра, мусс из омаров, bœuf еп croûte[2], зеленый салат с оливковым маслом, изысканнейший выбор сыров, десерт неправдоподобной легкости, digestifs[3]. Эту гастрономическую арию ресторатор повторял у каждого столика, а в завершение так смачно целовал сложенные вместе кончики собственных пальцев, что, вполне возможно, в итоге на губах у него образовались мозоли.

      Когда смолкло последнее „bоn appétit“, в зале установилась сосредоточенная и почти благоговейная тишина – ничто не смеет отвлекать настоящего провансальца от поглощения пищи. Двигая челюстями, мы с женой вспоминали множество предыдущих встреч Нового года. Большинство из них происходило под покрытым непроницаемыми, черно-серыми тучами английским небом. Сейчас, глядя на безупречную лазурь над головой и залитую солнечным светом улицу, мы с трудом верили, что на календаре первое января, но окружающие дружно уверяли нас, что все это – абсолютно нормальное состояние природы. В конце концов, мы живем в Провансе!

      До этого мы не раз бывали тут как туристы и все отведенные нам две или три недели жадно впитывали блаженное тепло и щедрое солнце. И, уезжая с облупленными носами и тоской в сердце, мы каждый раз обещали себе, что когда-нибудь обязательно останемся здесь навсегда. Короткими серыми зимними днями и долгими мокрыми летними мы часто вспоминали об этом рае, жадно всматривались в фотографии напоенных жарой виноградников и деревенских улочек и мечтали о том, как по утрам нас станет будить солнце, узкими полосками пробивающееся в спальню через неплотно прикрытые жалюзи. И вот однажды, к нашему собственному удивлению, мечты превратились в реальность. Решение было принято, и обратный путь отрезан. Мы купили дом, закончили курсы французского, распрощались с друзьями и знакомыми, переправили через Ла-Манш двух наших собак и сделались иностранцами.

      Все произошло с поразительной скоростью, и причиной этому стал дом, который мы увидели однажды в полдень, а к обеду мысленно уже поселились в нем.

      Дом стоял чуть выше узкой дороги, соединяющей два средневековых горных городка: Менерб и Боньё. К нему вела хорошо утоптанная дорожка, бегущая сквозь виноградник, а потом – под сводами старых вишен. Это был настоящий mas (жилище фермера), двести лет назад построенный из местного камня, который за прошедшие годы под влиянием солнца и ветра приобрел волшебный оттенок: средний между бледно-медовым и жемчужно-серым. Жизнь дома началась в восемнадцатом веке, и тогда он состоял всего из одной комнаты, но постепенно, как это принято у деревенских жилищ, разбухал, чтобы вмещать все увеличивающееся количество детей, бабушек, коз и фермерского инвентаря, и наконец превратился в довольно просторное трехэтажное строение неправильной формы. Все в нем выглядело до крайности основательным. Даже винтовая лестница, ведущая из винного погреба наверх, была сложена из массивных каменных плит. Стены метровой толщины возводились словно специально для того, чтобы противостоять знаменитому местному мистралю – ветру, который, как здесь говорят, отрывает уши у ослов. Сзади к дому примыкал просторный, наполовину крытый двор, а за ним располагался бассейн из белого камня. Кроме того, при доме имелись три действующих колодца, несколько старых деревьев, дающих густую тень, ряд зеленых стройных кипарисов, пышная изгородь из розмарина и гигантское миндальное дерево. Под ярким полуденным солнцем, с окнами, сонно прикрытыми деревянными ставнями, он был неотразим.

      У дома имелось и еще одно немаловажное, с нашей точки зрения, достоинство – и он, и вся прилегающая к нему местность были надежно защищены от циничных покушений со стороны современной сельской архитектуры. Французы питают прискорбную страсть к возведению jolies villas[4] везде, где это возможно (а иногда и невозможно), и особенно в местах наиболее живописных и до того не испорченных цивилизацией. Мы с ужасом наблюдали за тем,