Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии. Виктор ТакиЧитать онлайн книгу.

      Результат этой эпохальной борьбы способствовал возникновению ряда устойчивых мифов как в Европе, так и в России102. В то время как французские и прочие европейские авторы приписали решительный разгром Наполеона «генералу Морозу», русские авторы усмотрели в нем доказательство военного превосходства своей страны. В то же время среди русского офицерства с самого начала существовали разные представления об относительной значимости отдельных компонентов российской военной мощи. Притом что практически все русские военные рассматривали победу над Наполеоном как плод исключительных качеств регулярной армии, некоторые из них также отмечали важность партизанской войны, которая велась на французских линиях фронта с момента Бородинского сражения и вплоть до изгнания остатков французских войск в декабре 1812 года.

      Лев Толстой и советская историография придавали так много значения «дубине народной войны» в разгроме Наполеона, что ныне трудно осознать, насколько неоднозначным представлялось партизанское действие кадровым русским военным XIX столетия. Русские военные мемуаристы конца XVIII – начала XIX века демонстрировали приверженность гуманному обращению с гражданским населением и военнопленными, и им было явно не по себе от действий казаков и других нерегулярных частей103. Даже когда в 1812 году боевые действия проходили на исконно русской земле, казаки, по свидетельству адъютанта Александра I А. И. Михайловского-Данилевского, с трудом делали различие между вражескими частями и местным русским населением. По утверждению Михайловского, отряды донского казацкого атамана М. И. Платова грабили русские селения и усадьбы и отправляли добычу на Дон104.

      Участие русского населения в сопротивлении французской армии также было неоднозначным в глазах русских офицеров, усвоивших принципы и методы «регулярной» войны. По свидетельству А. Н. Муравьева, крестьяне «привязывали [французов] к дереву и стреляли в них в цель, бросали живыми в колодец и живых зарывали в землю». Разумеется, тем самым крестьяне реагировали на действия французских фуражиров и мародеров, которые «мучили беззащитных крестьян, баб и девок, насильничали их, вставляли им во все отверстия сальные свечи и вещи, терзали их, на[д]ругавшись [над н]ими». Тем не менее жестокое обращение с теми французами, которым выпало несчастье попасть в плен к русским крестьянам, было столь же неприемлемым в глазах Муравьева, сколь неприемлемы были и жестокости самих французских солдат. Для Муравьева, как и для многих других офицеров мемуаристов, «народная война» была порочным кругом насилия, в котором «[л]юди сделались хуже лютых зверей и губили друг друга с неслыханной жестокостью»105.

      Михайловский-Данилевский и Муравьев были примечательными представителями русской военной интеллигенции106. Они во многом напоминали европейского офицера-джентльмена XVIII столетия, который часто сочетал военную службу с литературой и философией, а также