Мякоть. Сергей МалицкийЧитать онлайн книгу.
то, думаю, что нет. Она бы и не заметила меня. Она же как эхо.
– Эхо? – не понял Рыбкин.
– Ну… – подмигнул Рыбкину Горохов и махнул рукой куда-то в сторону Селигера. – Как в горах. Отзывается. Надо только крикнуть. А мне нечем. Увы.
– Каждому отзывается? – спросил Рыбкин.
– Не эхо, – уточнил Горохов. – Как эхо. Не каждому. Может быть, никому.
– Никому… – повторил Рыбкин.
– А вот и Вася! – заорал Горохов.
…
Вася пришел с севера. По колючей стерне, но почему-то босым. Высокие ботинки, стянутые шнурками, болтались у него на плече. В правой руке у него чернел гитарный чехол. Кофр. Как у Бандераса в «Десперадо». Только волосы у него оказались не черными, а седыми. И лицо было изборождено морщинами. И в чехле вместо оружия лежала гитара. Обычная. Не так, чтобы барахло, вполне приличная, но не из тех, с которых сдувают пылинки. Джанго. Поцарапанная и побитая, но живая. И даже гриф был протерт лимонным маслом, соответствующий запах он во всяком случае издавал. Вася хмуро окинул взглядом и Горохова, и Рыбкина, уселся на стул, а они успели переместиться в беседку, и положил пальцы на струны.
– Простите, – спросил Рыбкин. – Мы раньше встречались с вами?
Вася, который не удостоил ни Горохова, ни Рыбкина рукопожатием, а лишь ограничился двумя кивками, пожал плечами.
– Странное ощущение, – пробормотал Рыбкин. – Как будто я вас где-то видел. Причем недавно.
– Ты не понимаешь! – торжественно прошептал Горохов. – Это же Вася!
– Стиляга из Москвы? – спросил Рыбкин.
– Кстати, – Горохов прокашлялся. – Вот Рыбкин тоже баловался блюзом. Но уже несколько лет не берет в руки гитару. Забыл, наверное, уже все. Хотя, некоторые говорят, что это как ездить на велосипеде. Разучиться невозможно. Я его уговариваю…
Вася был похож на американского актера Ника Нолти в его седые, но еще не древние годы, и одновременно на странного рокера Константина Ступина, на чьих роликах Рыбкин иногда зависал в ютубе, поскольку не мог понять сути хтонической первородности, прущей из его музыки. Но сходством все и ограничивалось. Вася был другим. Он просто сидел, проворачивая на безымянном пальце левой руки прозрачный слайдер, и как будто ждал чего-то.
– Елки-палки, – спохватился Горохов. – Как же это я? Сейчас-сейчас…
Борька сорвал пробку с бутылки и налил в стакан виски. Налил щедро. В края. Васька кивнул. Взял стакан. Опрокинул его в рот, зубы в котором видали и лучшие времена. Подхватил с тарелки стрелку лука, бросил на кусок бородинского ломоть ветчины, зажевал все это и, еще продолжая гонять по рту пищу, закрыл глаза. Закрыл глаза и ударил по струнам. Нет. Коснулся их.
…
Это был настоящий блюз. Не менее настоящий, чем сыгранный на жестяной банке с натянутой проволокой каким-нибудь афроамериканцем в алабамской глубинке. Или даже в Африке. Он начинался с ритма, подчинялся ритму, состоял из ритма и обращал в собственный ритм все – и дом Горохова, и его дорожки и газоны, и окружающие дома, и покрытый стерней луг, и Алаунские горы вместе