Ветер знает мое имя. Исабель АльендеЧитать онлайн книгу.
он слушал без конца, не в силах оторваться. Ему было необходимо услышать живой джаз, потеряться в синкопированном ритме, в меланхолии блюза, в необоримой силе инструментов, вступающих друг с другом в беседу, зовущих его за собой. А для этого нужно ехать туда, где родился джаз: в Новый Орлеан.
Летисия
Эль-Мосоте, Беркли, 1981–2000 годы
Летисия Кордеро имела гражданство и паспорт Соединенных Штатов, но, взглянув на нее, всякий бы догадался, что она происходит из других мест: кожа цвета молочной ириски, черные волосы, собранные в короткий конский хвост, индейские черты лица. Иногда ее спрашивали, не принадлежит ли она к одному из североамериканских племен: девушка говорила по-английски без акцента. Других корней в иных землях у нее не оставалось, и она пустила новые, в Калифорнии. Ее отец, Эдгар Кордеро, говорил, что в Сальвадоре живет какая-то дальняя родня, но Летисия никого не знала. Из их семьи в живых остались только она сама и отец.
Она прибыла в Соединенные Штаты, переплыв Рио-Гранде вместе с отцом, крепко в него вцепившись. Это произошло в начале января 1982 года, через двадцать четыре дня после бойни в Эль-Мосоте. Об этом она говорила очень редко. С отцом, пока тот был жив, – никогда: он спрятал свою боль в запертой шкатулке, в самом дальнем уголке памяти, считая, что только молчание сохранит эту боль в неприкосновенности. В словах воспоминания растворяются, искажаются, а он ничего не хотел забывать. Летисия тоже не упоминала об этом при американцах: в ее новой стране никто не знал, что это за Эль-Мосоте, а если бы она рассказала, что там произошло, ей бы никто не поверил. В самом деле, мало кто мог найти Сальвадор на карте, и трагедии этой страны, до которой было рукой подать, казались древней историей далеких краев. Эмигранты из Центральной Америки, на взгляд американцев, были все одинаковы: смуглые нищие люди, люди с другой планеты, неожиданно возникающие на границе с грузом своих проблем.
Из своего детства Летисия помнила немного: запах дыма от плиты, которую топили хворостом, буйную растительность, вкус молодой кукурузы, птичий хор, тортильи на завтрак, бабушкины молитвы, плач и смех братьев и сестер. Мать она никогда не забывала, хотя сохранился только один снимок: ее сфотографировали на деревенской площади, беременную первым ребенком. Эту реликвию дочь хранила в шкатулке, своем переносном алтаре, вместе с фотографиями отца, свидетельством о своем третьем браке – единственном, который что-то значил, – первым зубом своей дочери и другими священными предметами. Ярче всего из тех времен она помнила кровавую расправу, хотя и не присутствовала в деревне, когда все произошло. Эти образы Летисия собирала всю жизнь – искала и искала, стремясь понять. Так и получилось, что она как будто все видела своими глазами.
Многие поколения ее семьи жили в сальвадорской деревеньке Эль-Мосоте: двадцать с чем-то хижин, церквушка, дом священника и школа. Их лачуга, как и все прочие, была дощатая, с земляным полом, – две комнаты, где ютились родители, дети