Сказания о руде ирбинской. Надежда КравченкоЧитать онлайн книгу.
лицу примочки, качала седенькой головой, бурчала под нос:
– Эх, каков цвет лесной изурочили. Каб ни дурню досталась, вообче бы красавицей писаной стала. Всем бы от той красы лучезарной на земле грешной светлее стало.
Но и на этот раз волхидка чудо свершила. Выправила молодухе лицо. Лишь небольшой шрам на лбу остался.
Стали молодые и дальше вразброд бытовать. Хоть сидят, спят вместе, да глядят врозь. А в недружной семье добра не бывает. Изменилась Аграфёна. С виду смиренна, а в глазах жгучая ненависть, как чёрная адова смола закипела.
Молчком живёт, хотя свекровь день и ночь зудит:
– Сколь можно бытовать кукушкой?[86] Мужу приплод нужон. А ты, нетеля, который год порожняком гуляшь.
Аграфёна вскинет на неё глаза и так страшно взглянет, что старуха попятится и перекрестится:
– Истинно говорю, сатанинское отродье в дом взяли.
Примолкнет, а сама бочком-бочком сыну наговаривать на сноху:
– Не хотит баба тебе родить. А так хочется до своей смертушки с внучонком потетешкаться. Знатьё, вдоволь не нагулеванилась ишо молодуха.
Скрипнул мужик зубами и злобно уставился на согнутую спину Аграфёны, добела шоркавшую дресвой тёсаные половые доски. Вдруг он ухмыльнулся в длинные усы и гнусаво процедил:
– Не нагулеванилась, баешь? А я щас враз устрою гулеваньице. Вдоволь потешу разлюбезную жёнушку.
Сходил в сени, принёс дряхлую ещё дедовскую ливенскую хромку и конский кнут. Сел на лавку, смахнул ладонью пыль с выцветших бардовых мехов, поставил на расшеперенные колени инструмент, кнут положил рядом на скамью. Неумело затыкал пальцами в пожелтевшие клавишные кнопки, и со всей дури рванул ветхие меха. Двухрядка медноголосо рявкнула. Константин издевательски прищурился на разогнувшуюся и насторожённо уставившуюся на него жену.
– Ну, что, дролечка, скушно те в мужнином дому?
Приподнялся и перетянул её по спине сыромятным плетевом кнутовища:
– А ну, пляши, выдерга! Да до упаду, штоб боле не тянуло на тырло с ухажёрами взлягивать.
Аграфёна вздрогнула от удара и неуверенно стала топтаться на одном месте, притопывая босой ногой в грязной луже, что натекла из опрокинутой ударом кнута помойной бадейки. Она исподлобья взглядывала то на злорадную улыбочку свекрови, то с отчаянием в свирепые, беспощадные, как у медведя-шатуна, маленькие глазёнки мужа. Нескладно хрипела и взвизгивала гармонь, нелепо взмахивали в безумной пляске бязевые рукава рубахи, подол сарафана елозил по грязному полу. Время от времени Константин взбадривал жену очередным хлёстким ударом:
– Шибче, шибче наяривай!
А свекровь из угла наставительно скрипела:
– Муж не бъёт, а тебя – беспонятницу – уму-разуму учит. Штоб не повадно было на дурное. Ишь ты, взяла волю от мужа родного морду воротить. А то я не слышу, как ты по ночам выкамуриваешь. Не больно ласкова-то к суженому. То ли жена гладила, толи кошка поцарапала.
И, прищурившись, ехидно добавила:
– Вишь
Бытовать кукушкой – быть бездетной.