Сказания о руде ирбинской. Надежда КравченкоЧитать онлайн книгу.
пристроился. Службишка-то при Лыткине не тягостная, не хлопотная. Знай, держи нос по ветру и угадывай, что хозяину повадно».
Константин же ненавистно косил в его сторону глазами, скрипел зубами, стискивал челюсти так, что желваки на скулах твёрдыми буграми вздулись. Ему тоже стыдно признаваться, что вертлявый ссыльнопоселенец огулял его жену: «Нет, не из таковских я, чтобы дать себе на ноги топор уронить! Мы ишо посмотрим, кто кому в кашу плюнет! Пусть тока разинет пасть поизгаляться надо мной и рогачом назвать прилюдно! Удавлю на месте, а там хуть в чурьму!»
Бились, бились с ними уважаемые старики и степенные мужики, но ни слова из обоих не выдавили. Тогда сельское общество порешило:
«Отодрать обоих розгами пресильно, чтобы впредь было не повадно кулаками махаться».
Растянули обоих на бальберте[95] и от всей души выпороли, приговаривая: «Терпите, мужики, по мирскому установлению за вашу провинку сельское общество правёж чинит!»
Глава пятая
Смертный канун
С этих пор и вовсе свету белого не взвидела Аграфёна. Муж смертным боем бил за малейшую провинку, со двора ни на шаг не выпускал, а коли уходил куда недолго по временным хозяйственным надобностям, жене кисти рук бечевой туго перетягивал и за косы к спинке кровати привязывал.
В этот день с утра прибежал к ним выхрещенный[96] ясашный[97] инородец Кайбальского улуса Пипел Питежев. Он без смущения пригнездился у порога, костлявые ноги калачиком свернул. Простодушно разулыбался угрюмому чалдону худеньким личиком. Смуглая кожица собралась в сеточку незатейливых морщинок, а в узеньких бесхитростных глазёнках замельтешили ласковые светлячки.
– Дравствуй, Коста. Моя каровий пастух Ильи Мальцева. У хозяина говорка была, што у тебя табашный гаршок есть.
Тут он вытащил из-за пазухи длинную трубку, выразительно постучал ею об пол, демонстрируя отсутствие табака, и с огорчением покачал головой:
– Чох[98] табак. Мой без табака совсем плохой.
Затем просительно добавил:
– Коста, дай гаршок. Тебе моя говорка спасиба будет.
Увидев, как насупился домохозяин, огорчённо покачал головой и значительно огладил жидкую седенькую бородёнку:
– Мой – старик с белой сагал. Худо никому не делал. Христос знат, потом обратно принёсу.
Он, не вставая с места, подкрепил свою просьбу, неловко перекрестившись на икону в красном углу.
– За спасибо, харакчы[99], и прыщ на заду не вскочет, табаку потом жменьку, другую отсыпешь, – нелюдимо буркнул Константин и рыкнул: – Фенька, принеси горшок из кладовки, в котором я завсегда табак смолю. На нижней полке стоит. Да живо мне!
И подозрительным взглядом проводил бабёнку со следами незаживающих синяков на бледном лице. Аграфёна молчаливой тенью скользнула мимо него в сени. Она вынесла глиняный закопчённый горшок, подала старику. Не поднимая глаз, убралась в «скотную»
Бальберт – площадка, крытая досками, для наказания людей.
Выхрещенный – крещёный.
Ясашный – инородцев царское правительство облагало ясаком (род налога).
Чох (
Харакчы (