Лель, или Блеск и нищета Саввы Великолепного. Леонид БежинЧитать онлайн книгу.
что хорошо бы Савве Ивановичу послушать, какие тут дела творятся.
– Вот что, милый, пойдем-ка к моему мужу. Он бывалый и опытный человек. Ты ему все подробно расскажешь.
И, взяв Фотиньку за обезьянью лапку, повела его, как поводырь ведет слепого.
Этюд восьмой
Выступает с критикой капитала
Они вместе, ускорив шаг, догнали Савву Ивановича и Кукина. Да те и сами поджидали Елизавету Григорьевну и высматривали ее за сквозящим на солнце орешником. Еще немного и отправились бы на розыски, но тут она сама появилась, да не одна, а с карлой, правда, не длиннобородым, как его обычно изображают, а бритым, лишь с нежной порослью на морщинистом личике.
– Вот, познакомьтесь. Фотинька. Здешний грибник и философ-мудрец. – Про отца-колдуна она, чуждая суеверий, не упомянула.
Савва Иванович с преувеличенным старанием нагнулся и даже козырьком приставил ко лбу ладонь, чтобы получше разглядеть философа, словно тот и сам был не больше гриба, спрятавшегося под елкой.
– Мудрец? А сапог-то продран – вон палец торчит. – Савва Иванович уличающим жестом указал на торчащий из сапога палец, и Фотинька мигом застыдился – спрятал ногу за ногу. – И о чем же он мудрует, сей философ?
Елизавета Григорьевна дала ответ, сопровождаемый вздохом учительницы, снисходительной к шалостям и проказам ученика, но вынужденной перед директором показать свою строгость:
– Выступает с критикой капитала…
– Марксист, стало быть?..
– Не знаю, какой он марксист, но грех такой – критиковать – есть.
– А тут и знать ничего не надо. Раз критикует, значит, натуральный марксист. – Савва Иванович судил с убежденностью, поскольку когда-то и сам был причастен – если не к марксистам, то к критикам начальства и участникам студенческих волнений.
– Небось под надзором полиции состоишь? – Кукин собрался тоже поучаствовать в допросе.
– Никак нет. Не состою, – по-солдатски доложил Фотинька и состроил плаксивую мину.
– Смотри у меня. А то ишь… призрак бродит по Европе.
Савва Иванович решил, что хватит страху нагонять, и спросил незадачливого марксиста:
– А какую работу можешь делать – помимо того что капитал обличать?
– Работу? Я, барин, всякую работу могу. – Фотинька сразу признал в Савве Ивановиче хозяина. – Ей-богу, всякую. Ты не смотри, что я такой маленький. Я верткий, ухватистый и ловкий.
– А учился чему?
– Грамоту знаю. Меня господа грамоте учили.
– Какие господа? Аксаковы?
– Малость и Аксаковы учили, а все больше Трубецкие. Я у них служил.
– Кем служил-то?
– Карлой. Забавлял их. Они меня гостям любили показывать. Ну и по дому управлялся, прислуживал. Даром хлеб не ел.
Елизавета Григорьевна на ухо мужу шепнула, что Трубецкие пытались спасти от вырубки дубовую рощу, купленную Головиным.
Савва Иванович удивился, что о дубовой роще ничего не знал. Сводчик, сватавший усадьбу, скрыл от него, умолчал. Выпитая за здоровье Мамонтовых бражка