Дергачевские чтения – 2014. Русская литература: типы художественного сознания и диалог культурно-национальных традиций. Авторов КоллективЧитать онлайн книгу.
бессонная ночь…
Шишкин был одинок. Его заводский приказчиский дом был пуст и неуютен. Зоревые краски ложились светлыми бликами на пустую красную конторку, падали на неубранную постель, освещали немытую посуду, корки хлеба и рыбьи головы на столе.
– Сейчас, сейчас, все чин чином и по чину будет. Столик мы этот к ложу моему придвинем… Сорвем початочку с божьего подарочка, – он откупорил штоф и переливал вино в графин. Потом он поставил на стол стаканы, нарезал толстыми ломтями хлеб, принес соль в жестяной баночке и сел на кровать.
– Ну, Петр Иванович! Федор Степаныч!
Подняли стаканы. Петр поднес к губам, цокнул зубами о край и отпил. Федя поворачивал на уровне глаз. Шишкин опрокинул сразу.
– Хороша! Душу живит! Пейте, пейте…
Петр отпил еще. Горячей струей разлилась по телу слабость. Комната казалась иной. Солнечные блики погасли на конторке. Маленькие окна были в пыли.
Углы комнаты скрадывал сумрак.
– Пей, пей и ты, – обратился хозяин к Феде. – Вино чувствие отгоняет. Горько тебе – пей, радость прошибла – кому сказать? C кем поделиться? С ним, с вином. Оно мне заместо сродственников всех. Эх, был и я когда-то по вашей поре – молодости. Парень был я молодой и из себя складный. Лицом не был красен, волос на голове поболе этого было, напротив же, не морщинист был, – улыбнулся он.
– С малолетства приучился я к письменности. Сначала, это перо очинишь, бумагу подашь, чернил нальешь, сбегаешь куда, а потом стоишь и смотришь, как буква к букве складно ложатся. Приобвык, сам стал закорючки выводить и дошел… Так, значит… Было мне в ту пору лет двадцать, а может еще и пять. И слюбился я с девкой одной из Бадьинской деревни Черной. Девка была ладная, глаза у нее серые. Как в омут смотришь в них…
Разве перескажешь все, что было. Ночи летом хорошие. Трава запах разносит. Река темная и, гляди – не гляди, не поймешь: течет она или не течет.
А в кустах птахи сонные возятся…
Вот решил я на ней ожениться. Пришел я к управляющему, а Шардин был тогда кривоглазый, и говорю ему: разрешите, мол, ожениться. Нюрку Федотову Бадьинскую хочу взять. Пожевал он губами. «Нет», – говорит.
– Сделай милость, Филимон Иваныч, разреши… Рукой только махнул:
«Пошел вон, болван!»
– Выпьем?..
…Ну, думаю, коли ты мне не дозволяешь, до господ дойду. Написал писулечку начальнику Екиму Лазаревичу, отдал ее Клопову – малолеткой он тогда в домовладельческую контору к письменной части направляем был… Тут меня поймали. Писулька та к Шардину попала… Отмыкался я, опамятовался, бежать думал, ну, запил только. На конюшню меня приставили. Нюрка плачет все, я черный от вина и злобы! – Он глотнул как-то с хрипом и потер лоб рукой.
– Так. Выдали ту Нюрку осенью за Бадьинского же, а выбрали для нее самого ледящего, пьяницу беспросветного. Бил он ее. Потом в солдаты его сдали. А я при лошадях на конюшне. Только как-то не было Шардина, а от господ указание пришло: